Москва.
Кремль. Уже белокаменный. Царская трапезная. За трапезой Иван
IV Грозный. Позади, за спиной царя, стольники. Супротив — князья
да бояре. По бокам — охрана, опричники.
Царь Иван Васильевич
в преотличнейшем настроении. Ну, чем не повод превратить будничную
трапезу в маленький, для своих, праздник? Открывая пированьице
«в удовольствие своё и веселие», Грозный повелевает стольникам нацедить
для опричнины заморского, сладкого, из царёвых запасов вина. Сам же
зорко следит, как пьют его верные слуги, ведь винопитие — ещё
и испытание на лояльность. Однако и удалые бойцы не лыком шиты: пьют как
положено, пьют — царя славят, вино сладкое по губам течёт. Иван
доволен, но вдруг замечает, что один из них, из опричников, к золотому
ковшу с золотым вином не притрагивается. Узнав в нарушителе дворцового
этикета своего любимца Кирибеевича, грозно отчитывает его:
«Неприлично же тебе, Кирибеевич,/ Царской радостью гнушатися;/ А из роду
ты ведь Скуратовых,/ И семьёю ты вскормлен Малютиной!..»
Кирибеевич,
лукавый и ловкий, как бес, разыгрывает перед царём, для него
персонально, душещипательную сцену. Потому, мол, не пью — в золочёном
ковше не мочу усов, — что до страсти влюбился в красавицу, а она
от меня, недостойного, как от нехристя, отворачивается, полосатою фатою
закрывается. Узнав, что зазноба его выдвиженца всего лишь купеческая
дочка, Иван Васильевич смеётся: мол, возьми перстенёк мой яхонтовый,
прикупи ожерелье жемчужное и пошли дары драгоценные ты своей Алене
Дмитриевне. Сладишь дело — на свадьбу зови, ну, а прежде свахе
покланяйся...
Перехитрил-таки Малютин выкормыш самого Ивана
Четвёртого! И не врал ему вроде бы, все, как есть, на духу рассказывал,
только правду последнюю при себе оставил: не поведал про то, что
красавица «В церкви Божией перевенчана,/ Перевенчана с молодым
купцом/ По закону нашему христианскому».
Свахе покланяйся? Без
свах обойдёмся! Главное — царь на его стороне. Да и сам он недаром
в опричнине, здесь законникам делать нечего!
Гостиный двор. Шёлковая лавка купца Калашникова. За прилавком — хозяин. Пересчитывает деньги, разглаживает товар.
Дела
у Степана Парамоновича идут успешно. А то, что сегодня баре богатые
в его заведение не заглядывают, к деликатному товару не прицениваются,
так ведь день на день не приходится. Но вот уж и вечер, зима, рано
темнеет, гостиный двор давно опустел, пора и ему домой, к молодой жене,
к милым деточкам. Хорош у Калашниковых дом — высок, ладен, под стать
хозяину. Да уж ежели с утра не везёт, так обязательно до ночи. Думал:
деточки почивают, а они плачем плачут! Думал: жена ненаглядная его
ужином на белой скатерти встретит, а её и дома-то нету! Сильно волнуется
Степан Парамонович, спокойный он мужчина, выдержанный, а волнуется:
снег, метель, мороз, темень — уж не случилось ли чего с Аленой
Дмитриевной? Ох, случилось, случилось, и страшное! Опозорил
её Кирибеевич! И не где-нибудь, посередь улицы, словно тать, как
зверюга, набросился, целовал, миловал, уговаривал! На глазах у соседей
разбойничал. Те смеялись и пальцем показывали: мол, что деется,
ну и бесстыжие!
Поверив, хотя и не сразу, что жена говорит ему
правду, Степан Парамонович решает не откладывать дело в долгий ящик,
благо обстоятельства складываются удачно. Завтра на Москве-реке —
кулачные бои, и по случаю праздника — при самом царе. А где царь, там
и псарня опричная. Вот и выйдет он тогда на опричника. Будет насмерть
биться — до последних сил. Не осилит, так, может, братушки, может,
младшеньких Бог и помилует, подсобит одолеть проклятого.
И они,
младшенькие, не подводят своего «второго отца». Сначала слегка,
по-житейски, не слишком довольные тем, что Степан повыдёргивал
их из покойных постелей, узнав, что случилось с дорогой их снохой, дают
честное купеческое слово: «Уж тебя мы, родного, не выдадим».
Берег Москвы-реки. Раннее утро. Зрители ещё подтягиваются, но царь со свитою (бояре, дружина, опричнина) уже тут.
Первым,
как и предвидел Калашников, выходит на ринг Кирибеевич. Возбуждённый
вчерашней «победой», он так агрессивен и так уверен в себе, что никто
из его обычных противников не трогается с места. Вот тут-то, раздвинув
толпу, и появляется Степан Парамонович. Кирибеевич, слегка удивлённый
(он-то сразу сообразил, что перед ним — новичок), предлагает простофиле
представиться, чтобы знать-де, по ком панихиду служить. Разумеется, это
шутка: биться до смерти он явно не собирается. Не тот случай.
Да и царь-государь смертные исходы на кулачных ристалищах не одобряет.
И только сообразив, что противник — законный муж Алены Дмитриевны,
теряет самообладание. От недавнего куража и следов не осталось.
И все-таки — он, первый кулак царской опричной команды, чуть было
не погубивший Степана Парамоновича удар, промеж рёбер, поддых,
предательски-подлый, наносит именно он. С трудом поднявшись,
но моментально собравшись (минуту назад — почтенный купец, а в момент
удара удалой боец), Калашников сваливает своего недруга замертво.
Грозный, как опытный болельщик, видит, что оба поединщика работают
не по правилам хорошей игры: по правилам ни поддых, ни в висок целить
(специально) не полагается, и на правах судьи спрашивает убийцу: нехотя
или по воле укокошил он слугу его верного, а если по воле, то за что
и про что. На второй вопрос Степан Парамонович Калашников, естественно,
ответить не может, а на первый отвечает сразу: «Я убил его вольной
волею». Поражённый его искренностью (мог бы сослаться на неопытность,
всем видно, что новичок), Иван Васильевич, играя лучшую из своих ролей —
царя Грозного, но Справедливого, хотя и отправляет Калашникова
на плаху, обещает исполнить предсмертную его просьбу: не оставить
царскою милостью осиротевшее семейство. И, как ни странно, выполняет
обещание! Алене Дмитриевне и сиротам — казённое содержание, а братьям
Калашниковым — беспрецедентное право: «торговать безданно, беспошлинно»
«по всему царству русскому широкому».
Комментариев нет:
Отправить комментарий